Третий. Я смотрел, как вы их выдвигаете. Наносите удар за ударом… И, кстати, именно тогда мне и показалось, что она дрогнула, прекратила сопротивление. Сняла заслоны… и впустила истину, чтобы она проникла повсюду…

Второй. Повсюду? Но только не в глухое подполье, куда забилась ее идейка. Мы, можно сказать, били из пушки по воробьям. Да не было даже и воробьев. Мы изо всех сил лупили в пустоту. Ее-то идея все это время была там, целая и невредимая. Готов поспорить, она уже выбралась из укрытия… и разделывается с большими красивыми истинами, которые мы стянули туда и там оставили… Она оплевывает их ядовитой слюной, обвивается вокруг них, душит… (Стонет.) О, смотрите, вот и она.

Третий. Кто?

Второй. Да носительница…

Женщина входит, что-то делает у стола, складывает бумаги.

(Шепотом.) Вы знаете, а она ведь по-прежнему в ней сидит.

Третий (шепотом). Так и есть, она там, в ней… ее идея… ничего ей не сделалось… какая была, такая и осталась… Сразу понятно… по одному ее виду…

Второй. Да, упрямому, неприступному, недалекому, самоуверенному, о-о… (Стонет.)

Третий. И замкнутому. Именно это, пожалуй, и называется «себе на уме».

Второй (встает со стоном). Ох, только удержите меня от…

Третий. Ну-ну, крепитесь, спокойно…

Второй мужчина снова садится. Женщина выходит.

Пауза.

Второй. Сам не знаю, что со мной… Странно… (Удивленно.) Я смирился. Да. (С яростью.) Я смирился. (Подавленно.) Я смирился. (Твердо, решительно.) Я смирился. Пусть она таскает в себе свою идею. Пусть нянчится с ней. Пусть холит, лелеет. Откармливает… Мне безразлично…

Третий. Быть такого не может… Только не говорите, что стали таким же равнодушным… пассивным, как эти, для кого идеи…

Второй. Что вы! Как вы могли подумать… Конечно нет.

Третий. Может, измучились и хотите выбить клин клином? Подобрали хороший большой клин?

Второй. Нет. Куда уж там! Такое никаким клином не выбьешь… Моя идея тут, на месте, она, как говорится, живет во мне… И тем не менее я согласен, чтобы другая идея — ее идея, там, в ней, — тоже жила…

Третий. Плетью обуха не перешибешь, так?

Второй. Не в этом дело.

Третий. Склоняете голову перед судьбой?

Второй. Опять же нет.

Третий. Решили мужественно нести свой крест?

Второй. Нет, не угадали. Сдаетесь?

Третий. Сдаюсь.

Второй. Так вот знайте, я доволен. Меня все устраивает. Ее идея у нее, моя — у меня, вот и все, что мне нужно. Каждый за себя, Господь за всех. Не желаю больше ни в ком ничего не искоренять. Хватит атак и набегов.

Третий. Но, скажите на милость, это же и есть то, что называется терпимостью? О, я знаю таких (указывает на зал), которые порадуются. Незачем больше бросать нам записки, чтобы вернуть нас на путь истинный. Теперь вы сами подаете пример…

Второй. Что? Опять «терпимость»? Вечно эти слова, которыми нас опутывают, которые все искажают… Оттого что я сказал: пусть ее идея живет, жиреет, — сразу пожалуйста: люди уже считают, что все в порядке: это терпимость… Так вот нет, терпимость тут ни при чем. Я думаю о своей идее, и только о ней… Не хочу ее опошлять… Все, никаких больше стычек, отвратительных рукопашных… Оставьте нас в покое, меня и ее. Наедине.

Пауза.

Извините, я не хочу вас обидеть, мне неловко это говорить… Вы были столь добры, терпеливы… Я так злоупотребил… Но сейчас, понимаете, мне больше не нужна помощь… Не нужна ничья поддержка. Нам нужно только одно, мне и моей идее: остаться в одиночестве, в полном одиночестве. И нам даже забавно… Видите, как люди меняются… Нам даже помогло бы, если бы вы оказались против нас… Да-да. Пусть все будут против нас. Вы, друг, который еще недавно был рядом… Впрочем, как знать, когда он соглашался со мной… не из вежливости ли он это делал… или от лени… Да и вы сами, быть может… просто по доброте душевной… разве узнаешь… Но этому конец. Довольно испытывать сердца и утробы.[2]

Да, пусть все будут против. И они там тоже… Стоит только вообразить это, странно, мне сразу становится лучше… Но мне и воображать не надо: я чувствую, что они вняли моей просьбе… Неудивительно. Такие желания обычно исполняются легче всего. Посмотрите на них на всех. Посмотрите, где они, как далеко, на каком держатся расстоянии… такой дистанции не преодолеть ни сочувствию, ни пониманию. И эти взгляды, пристальные, враждебные…

Пауза.

Смешно, кажется, я только теперь начинаю понимать… Такая малость, совсем неприметная, пустячная, может порой привести вас туда, куда вы и не предполагали… в самую глубь одиночества… в подземелья, казематы, застенки, пыточные камеры, когда вскинуты ружья, когда к виску прижат револьвер, когда наброшена петля, готов обрушиться топор… В этот час, который именуют последним… как мощно она поднимается… вырывается из своей лопнувшей оболочки, вырастает… Она, сама истина… истина… Она одна… Самим фактом своего существования она повелевает… и все вокруг покоряется… ничто не в силах ей противостоять… все выстраивается… она озаряет… (Свет тускнеет.) Какое сияние… какой порядок… Ах, вот он… этот последний час… конец… Но конец лишь для меня, а я ничто, я не существую… А она, с какой силой… освободившись от лопнувшей оболочки, распрямляется, поднимается, вырастает… освещает… (Свет тускнеет.) Никто не может… это так… Против нее бессильны все, и все это знают… (Свет тускнеет.) Не зря же говорят: «Истина всегда торжествует»… За нее нечего опасаться… О, она за себя постоит… (Свет гаснет.) Самим своим существованием… тем, что она просто есть… только она… она одна… совсем одна… единственная…

Это прекрасно

Он. Это прекрасно, ты не находишь?

Она (неуверенно). Да…

Он. Ты не находишь, что это прекрасно?

Она (нехотя). Да… да…

Он. Что с тобой?

Она. Ничего. А что? Ты спрашиваешь… Я говорю «да».

Он. Но с таким видом… почти сквозь зубы… как будто делаешь мне одолжение. (С тревогой.) Тебе не нравится?

Она. Да нет, нравится, я же сказала… Но просто сейчас… Ты что, не понимаешь?..

Он. Нет, правда не понимаю.

Сын. Слушай, зачем притворяться? Ты же знаешь, что больше ничего не добьешься… Только сквозь зубы… только еле слышно… и никак иначе… Никак, сам знаешь… Потому что здесь я… Мне необязательно даже появляться, не нужно говорить: «Ку-ку, вот и я!»… Достаточно того, что я там, за стенкой, у себя в комнате… Сам факт моего присутствия, даже за бетонной стеной, мешает ей произнести «это прекрасно» так, как тебе